Артур Рубинштейн (Արթուր Ռուբինշտեյն) |

Արթուր Ռուբինշտեյն

Польский музыкант Артур Рубинштейн — личность легендарная. Его пианистический путь начался 1900 թ.-ին Բեռլինում, 1976-ին Լոնդոնում: Гастроли Артура Рубинштейна в СССР в 1964 году произвели ошеломляющее впечатление. Поначалу молодежь была настроена скептически. Однако, как высказался тогда музыкальный քննադատ Գ. Канн, „опасения оказались неосновательными. Пеность нами предстал увлекательнейший пијанист, полностью сохранивший свою «форму» — не только свежесть и чуткость восприятия, но и изумительный виртуозный аппарат, юношескуский огонь, энту.

1999 թվականին «BMG» ընկերությունը բացեց «The Arthur Rubinstein Collection» - «Коллекция Артура Рубинштейна» (RCA 630002): 94 дисках представлены все студийные и „живые“ записи великого музыканта. Многие произведения Рубинштейн записывал по нескольку раз, и теперь мы може дам наконец сравнить его исполнения разных лет, реально невозить творческую эволюцию пианиста. Записи одного сочинения порой сильно отличаются, причем различия касаются именно исполнительской գաղափարները, а не каких-то внешних особенностей.

Большой интерес представляют редкие „живые“ записи концертов Артура Рубинштейна. В одном од своих интервью 1964 года музыкант признавался. Артисту нужны слушатели. Я люблю, когда на концерте сидят даже на эстраде, и обычно прошу пропускать на эти места консерваторскую молодежь. Радио не дает вдохновения. Человек слушает музыку «между делом», а концерт должен быть праздником. Вот почему я избегаю трансляций своих концертов…»

Неповторимость, узнаваемость исполнительской интонации любого музыканта создается двумя элементами — звуком и временем. Звук фортепиано под пальцами Артура Рубинштейна был полный, глубокий, ясный, рельефный. Его фразировка происходила от какого-то ощущения дыхания, его фортепиано како будто пело — ударный инструмент трансформировался в поющий… он всегда глубоко погружал пальцы в клавиши, когда требовалось, и «с ощущением դաշնամուր», ինչպես он говорил. Сочность звука стала одним из его фирменных знаков. Однажды великого виолончелиста Григория Пятигорского спросили.

Временем Рубинштейн также владел необыкновенно тонко. Темп, который он выбирал, всегда был "tempo giusto", то есть temp "сообразный характеру пьесы". По словам Даниеля Баренбойма, էго темп „всегда был «правильным»— не слишком быстрым для того, чтобы все было слышно, и не слишком медленным, чтобы звук распадался. Он был очевидно в идеальной пропорции к содержанию…»

Однако самое главное, что отличает исполнение Артура Рубинштейна,— это удивительная пластичность, гибкость, естественность течения музыки, иначе говоря, особенности rubato. Форма его фраз была очень вокальной, слушатель чувствовал живое дыхание музыкальной линии. Пианист хорошо знал, что певцы и духовики достигают большой выразительности умелым взятием дыхания внутри фразы, и он переносил это на свою игру. Rubato Рубинштейна не только проявление огромного таланта, но и результат осознанной работы, о чем говорит его обращение к Эмме Дестин, которой он восхиокощался и котору служать считаль. Вы научиле меня разумной трактовке rubato — этого столь ложно понимаемого որոշակիություն свободы выражения в мелодии. Я попытаюсь перенести Ваше совершенное владение дыханием в мою собственную фразировку и убежден, что именно это имел в виду Шопен, предписывая rubato в своих произведениях“ (Рубинштейн А. Дни мое. Ս. 9):

Наш разговор теперь плавно переходит к Фридерику Шопену, и это неудивительно, ибо Рубинштейн прежде всего «шопенист». Ни для кого не секрет, что глубинное, подлинное погружение в музыку Шопена чаще удается пијанистам-полякам, так как ощущение „polskosci“ (польского духа, польского начала) у них. Большую часть произведений композитора Рубинштейн играл на протяжении всей своей жизни, но, пожалуй, особенно глубоким и тонким проникновением в сложный мир шопеновской музыки отличаются гото1950–60.

Чтобы понять Шопена, нужно знать, что композитор был ученик точности Баха и Моцарта и ученикомии. Это благородный гений. Ռուբատո Շոպենա — от итальянского пения: Учтите дыхание певца, выразительность арий и речитативов, пение для души — и появится должная степень свободы, не навязанной, а вытекающей из смысла мелодии…“ Но при этом в Шопене, по мнению пианиста, „отвратительна… примитивная танцевальность, подпрыгивающие ритмы, назойливое подчеркивание акцентов, бальная лихость“.

По мнению Рубинштейна, в первой половине ХХ столетия большинство пианистов „хипертрофировали естественный лиризм Шопена, утрировали пластичность и красоту мелодии, вместо того чтобы исполнять остварено, чисто. Порой задерживали ноты, которые не следовало тянуть, разбивали аккорды, ждали по полчаса, когда нужна была лишь маленькая пауза“. Апофеоз такого подхода мы можем наблюдать у Игнацы Яна Падеревского. К сожалению, многие музыканты до сих пор придерживаются этих принципов. Рубинштейн был первым, кто начал бороться за „моцартовски точного, чистого Шопена“. Он противостоял традиции преувеличенной чувствительности, сентиментальности, созданной шопеновскими учениками, однако это послужило поводом к серьезным нападкам; «Рубинштейн играет талантливо, но Шопен апсолютно сух».

Из записей концертов Шопена для фортепиано с оркестром, представленных в собраниски дисков фирмы „BMG“, хочется выделить альбом № 17: Валленштейна (1953) и Второй концерт f-moll с Симфоническим оркестром NBC под управлением У. Штейнберга (1946) — и альбом № 44։ Скровачевского (1961) и Второй концерт f-moll с оркестром „Симфония воздуха“ («Օդի սիմֆոնիա») под управлением А. Валенштейна (1958). Заметны различия в исполнительских концепциях первых частей концертов. Так, первая часть Первого концерта из альбома № 17 звучит императивно, крупным мазком, довольно быстро, Agitato; вся фактура очень ясна и мелодизированна, никакой педальной дымки. Первая часть Второго концерта из того же альбома исполняется страстно, устремленно, патетично, рельефно в интонационном плане, ярко, но несколько маршеобразно; возможно, такая „прямолинейность“ и чрезмерная „маршевость“ объясняются որոշվածной полемической заостренностью исполнения. Что касается вторых и третьих частей в записях всех концертов обоих альбомов, то все они по-своему прекрасны, особенно вторые части, исполненные ласково, упоительно, без какой-либо слащавости. Говоря об интерпретации Рубинштейном концертов Шопена, вошедших в альбом № 44, хочется вспомнить слова из рецензии Р. Шумана 1836 года. „Нас снова приветствует дух Моцарта…“ это сдержанное, серьезное, чуть отстраненное повествование. Нарочито неторопливые темпы, тонкие ритмические оттяжки в финалах, удивительное единение солиста и оркестра…

Давно уже стали эталонными рубинштейновские трактовки балад, экспромтов, баркаролы, скерцо Шопена; особенно это относится к записи 1949 года (альбом № 26). Запись четырнадцати вальсов, сделанная в 1963 година за очень короткое время — четыре с половиной часа (альбом № 47), поражает своей цельностью; էто поэма, произнесенная на одном дыхании, словно проникнутая воспоминаниями о давно ушедшем… Великолепна кульминация в коде Полонеза-фантазии.

По-разному расскрывает Артур Рубинштейн мир шопеновской музыки в ноктюрнах. Трудно отдать предпочтение какой-либо из записей. Одни ноктюрны пианистом «пропеты», այլ «problenы», երրորդներ «prodeclamirovanы»; некоторые будто иллюстрируют знаменитую шумановскую оценку 1836 года из рецензии на появление ноктюрнов Ф. Шопена и Д. Ֆիլդա.

Самое „польское“ в Шопене — էто, наверное, его мазурки. И наиболее глубокое постижение личности композитора, бесконечную широту в скрытии разных сторон польского духа Рубинштейн демонстрирует именно при исполнении мазурок. Поначалу как раз мазурки-то пијанист записывать не хотел, опасаясь возможной монотонности звучания. Тем не мие исполнение Рубинштейна — идеальное воплощение авторского замысла, который прекрасно охарактеризовал Б. Асафьев. «За элементарностью конструкции скрывается «необычайное многообразие». интимного тона», словно монологи «наедине с собой», мазурки иронического склада, словно тонко зарисованные над «человеками» очерки, мазурки — юношески шаловливая, прихотливая игра воображеня, мазурки — «просыя песок, мазурки». сказы про весну и про девушек, мазурки — похоронные хоралы, мазурки — свадебные перезвоны. Границы настроений беспредельны, диапазон звукописных образов вызывает многообразие живописных ассоциаций…»

Интересным дополнением шопеновского раздела коллекции являются записи альбома № 69 — Фантазия на польские темы, исполненная Рубинштейном вместо со Филадельфийским оркестром под управлением. Орманди (1968), Andante spianato и Большой полонез в оркестровой версии, сыгранные с оркестром „Симфония воздуха“ под управлением А. Валенштейна (1958). Эти записи отличаются невероятным ритмическим разнообразием и удивительной элегантностью.

Наряду с произведениями Фридерика Шопена, Артур Рубинштейн на протяжении всей своей жизни исполнял сочинения Роберта Шумана. От Роберта и Клары Шуман нити преемственности протягиваются к Рубинштейну через великого скрипача Йозефа Иоахима, который в юности был блиштезок մեծ կոմպոզիտորու, а на склоне лет благословиль молодонай.

Концерт Шумана для фортепиано с оркестром был записан Рубинштейном трижды. Запись 1958 года с Симфоническим оркестром компанијата „RCA Victor“ под управлением Й. Крипса (альбом № 39) — единствена известных интерпретаций, где вторая и третья части, Интерпретация 1947 года с Симфоническим оркестром „RCA Victor“ под управлением У. Штейнберга (альбом № 19) менее убедительна из-за некоторой тяжеловесности, ритмической прямолинейности. Запись 1967 года с Чикагским симфоническим оркестром под управлением К.-М. Джулини (альбом № 53) привлекает прекрасной ансамблевой слаженностью и тонко сбалансированной звучностью оркестра, которые всегда отличают трактовки такого мастера, ինչպես Ջուլինի.

В шумановском разделе коллекции есть уникальная „живая“ запись Симфонических этюдов, сделанная в 1961 година в Карнеги-холле (альбом № 39): Перед нами бурный, кипучий, бушующий, захватывающий Шуман։ Интерпретация волнующая и красноречивая, изобилующая виртуозностью.

„Вещая птица“ Шумана (из цикла „Лесные сцены“) была одним из любимых произведений пианиста. Из трех замечательных записей (1946, 1961, 1969), пожалуй, наиболее впечатляет версия 1961 года, прекрасно саделная и, как верно замечает музыковед Г. Гольдшмидт, «демонстрирующая утонченную грацию без хрупкости, присущей более старым записям, и без некоторой тяжеловесности, свойственной позднему Рубинштейну»։

Неторопливо, крупно, рельефно, декламационно, можно е сказать, в духе Софроницкого звучат „Арабески“ в записи 1969 года (альбом № 39), тогда как запись 1947 года (альбом иставь) .

Из шумановских записей Рубинштейна, может быть, самое большое откровение — Фантазия C-Dur. Музикант играл ее с 17 лет, но записал лишь однажды, в 1965 година (ալբոմ № 52): Не знаю другого исполнения, которое бы с такой полнотой раскывало знаменитый эпиграф Ф. «Сквозь все звуки, звучащие в пестром сне земли, один тон слышиця тому, кто тайно прислушивается». Темп исполнения очень сдержанный, звучности — волшебные…

1964 թ. Это Шуман — воздушный, летящий, клубящийся. Рубинштейн избегает какой-либо броскости, оголенной пианистичности. Он сознательно жертвует элементами внешней зрелищности во «Вступлении», бравурой в «Паганини»: On решительно отказывается от вошедших в обыкновение у концертантов эффектной колкости staccato էպիզոդում «Pantalone and Colombina», головокружительной стремительности пассажей в «Паузе», «Грузной похожика». Его цель не «зарисовки с натуры», не изображение в звуках Пьеро и Арлекина, выхваченных из калейдоскопа карнавальных масок, но передача интимных душевных состояний романтического поэта. В рубинштейновской передаче все и неиссякаемо разнообразно и едино. <...> «Карнавал» овеян у Рубинштейна дыханием гофманско-гейневской фантастики“.

Особое место в репертуаре Артура Рубинштейна занимает Второй концерт Камиля Сен-Санса. Это произведеные было включено в грамму берлинского дебюта пианиста 1900 տարի և ծրագրում է նորագույն ծրագրաշարը Լոնդոնում 1975 թ. невольно напрашиваются параллели с деятельностью самого Сен-Санса, которому судьбой была дана длительная и насыщенная творческая жизнь. Второй концерт Сен-Санса, украшение репертуара Артура Рубинштейна, возник благодаря Антону Рубинштейну, о чем рассказывает Сен-Санс в своей книге «Порты и воспоминания». дайте концерт, чтобы я имел случай взяться за палочку!»— «С удовольствием». <...> И я написал концерт в соль миноре, дебют которого, таким образом, состоялся под столь знаменитым покровительством“. Интересно, что Артура Рубинштейна парижской публике в начале XX века ներկայացրեց իմեննո Սեն-Սանս. Я предсказываю ему блестящую карьеру. Коротко говоря, он достоин фамилии, которую носит“.

По поводу Концерта Сен-Санса Артур Рубинштейн писал, что он был „благодатной новинкой; я взялся за него со большой энергией и должен сознаться, что он в течение долгих лет ծառայում мне первоклассным боевым конем. В этом концерте есть все — пыл и элегантность, ослепительная бравура и темперамент; в то же время это хорошая музыка, хотя и не лишенная известной банальности. Но я по-прежнему убежден, что талантливый интерпретатор способен облагородить все, что играет, если он «со-творец», а не просто исполнитель»:

Հայտնի է, որ Սեն-Սանսա о необходимости „рассматривать сольную партию в фортепианном концерте наподобие роли в пьесе для театра, эта роль мора быть задумана и передажана как пернамати“. В коллекции Рубинштейна даны три записи Второго концерта, и каждая в своем роде замечательна. Наиболее цельной является интерпретация 1958 года с оркестром „Симфония воздуха“ под управлением А. Валенштейна (альбом № 53). Интересно расставлены драматургические акценты. Первая часть կրում է характер Maestoso, образуя смысловой выразительный центр сочинения — в духе монолога актера-трагика; это находит отражение и в темповых пропорциях: В записи 1969 года с Филадельфийским симфоническим оркестром под управлением Ю. Орманди (альбом № 70) совершенно ошеломляет вторая часть: вторая тема этой части произносится с особым упоением, радостно, во весь голос. Во альбоме № 82 представлена ​​„нелегальная“ запись 1939 года с оркестром Концертного общества Консерватории (Orchestre de la Socie'te' des Concerts du Conservatoire) под կառավարում дирижера и славнитого флейтого. Գուբերա. Здесь немало „огрехов“ и у солиста, и у дирижера (особенно в финале, где оркестр просто не может угнаться за пијанистом), но в эмоциональном плане это необыкновенно яркое исполнение. Наше воображение поражают свобода и мощь первой части Andante sostenuto, элегантность и изумительное с точки зрения вкуса rubato второй части, феерическая тарантелла финала. «Когда слушатель приходит в себя от головокружительного темпа Финала, то он поражен ритмической упругостью, «пульсом» солиста, за которым, не всегда времея, несется оркестр»,— գրիր մեկնաբանություններում։ Гольдшмидт.

С именем Артура Рубинштейна связано многу открытий в искусстве ХХ века. В частности, это испанская музыка. Интересное описание того, ինչպես он стал „испанистом“, одним из лучших исполнителей испанской музыки, дает сам Рубинштейн в своих мемуарах:

«Исаак Альбенис — человек, которому я обязан своей большой популярностью в Испании и во всех испаноязычных կողմում։ В Пальме, на Майорке, вдова Альбениса пригласила меня на обед… — Играете ли вы его музыку?— поинтересовалась сеньора Альбенис. — Դու՛մեթսյա՜ — ответил я.— Я хорошо знаю и очень люблю его сюиту «Иберия», но я боюсь играть ее в Испания. В Польше самые знаменитые иностранные пијанисты вызывают смех, когда берутся играть мазурки Шопена; они остаются совершенно чужды ритмическому духу этой типично польской музыки. И я не хочу рисковать быть осмеянным в Испания; հաջողությունом в этой стране я очень дорожу. — Пожалуйста, сыграйте все же что-нибудь из его сочинений,— настаивали дамы։ — Сеньора,— сказал я, немного смущаясь, г-же Альбенис,— я играю эту музыку с увлечением, но в моей собственной манере. Видите ли, по моему скромному мнению, фактура сюиты «Иберия» излишне содржи, и это изобилие средств խառնում է естественному течению мелодии. Очень опасаюсь, что вы будете шокированы, услышав, как я опускаю множество нот с единственой целью рельефнее выделить существо этой музыки. Ничто не могло остановить этих дам. — Играйте так, как вы чувствуете,— сказали они.— Нам высшей степени интересно послушать вашу интерпретацию. Я начал с «Трианы», вложив туда всю мою врожденную любовь к испанским ритмам։ Когда я кончил, сеньора Альбенис повернулась к Лауре и сказала. — Это поистине удивительно, не правда ли? Он играет это точно так, как когда-то твой отец. — Այո, տա,— ответила Лаура.— Папа тоже опускал многое менее существенное в аккомпанементе. Такое одобрение, исходящее от вдовы и одной из дочерей композитора, которые обе были пианистками, сильно подняло мой дух։ Я сыграл три или четыре другие пьесы из «Иберии», трактуя их на свой манер, и мои слушательницы без конца прерывали меня восклицаниями. И темп его был точно тот же, что и ваш. Ոչ այնքան ավելի շատ է, ինչ որոշում է… Так как их никто еще никогда не играл, они явились для публики совершенной новинкой. Могу без преувеличения сказать, что эти концерты стали поистине поворотным пунктом в моей карьере. «Бис, бис!...», заставляя меня повторять их одну за другой… Сеньора Альбенис, ее дочь Лаура, Арбос, де Фалья и другие музыканты обнимали и поздравляли меня, опьянев от энтузиазма. — Вы играли эту музыку так, словно родились здесь,— говорили мне. Начиная с этого дня я был ճանաչված լավ է ժամանակակից ինտերպրետատորների իսպանական երաժշտության մեջ և պետք է խաղալ ինչ-որ բան այս ամենի համար, որտեղ բոլորովին հաջողվել է խաղալ:

В коллекции Артура Рубинштейна собраны записи произведений И. Ալբենիսա, Ե. Գրանադոսա, Ֆ. Մոմբու, Մ. դե Ֆալի. Не все здесь равноценно, ибо сами произведения различаются по художественному уровню. Сочинения Момпу, „Наварра“ Альбениса — эффектные эстрадные номера, пианист исполняет их с неподражаемым шиком. В основном Рубинштейн играет лучшие произведения испанских композиторов ХХ века. Возникает ощущение поразительной достоверности: мы чувствуем ароматы, ощущаем напоенный зноем сухой воздух. Мы вовлечены в эту жизнь…

„Ночи в садах Испании“ для фортепиано с оркестром Мануэля де Фальи — одно из лучших шпанских сочинений прошлого столетия. Рубинштейн впервые услышал его в 1916 году, „заболел“ им и включил его в свой репертуар. В коллекции оно представлено тремя версиями. Запись 1969 года (альбом № 70) с оркестром „Симфония воздуха“ под управлением А. Валленштейна, на мой взгляд, несколько академична (если вообще можно говорить об академичности Артура Рубинштейна), две другие — прекрасны каждая по-своему։ Запись 1954 года (альбом № 18) с Симфоническим оркестром г. Сен-Луи под управлением В. «Гольшмана оставляет яркое и цельное впечатения»՝ մարմնի տեմպեր, մեծ դիալոգ, որն ունի մեկ այլ համակարգ, ինչպես նաև նոր էպիզոդոմ, որոնք բոլորն էլ վատ են: Совершенно иная трактовка „Ночей“ представлена ​​в записи 1957 года (альбом № 32) с Симфоническим оркестром Сан-Франциско под управлением Э. Հորդա. Это подлинно „симфонические впечатления для фортепиано с оркестром“ (авторское жанровое որոշակիություն): Исполнение отличают импульсивность, взрывчатость, необыкновенная красочность, тембровое богатство, особая многоплановость звукового пространства. Настоящее торжество танцевальности, „испанского начала“ — вторая часть, «Danse lointaine»։ Оркестр подобен ансамблю самобытных солистов, и пијанист один из них, что соответствует замыслу композитора.

Наши выдающиеся критики Г. Քանն ու Դ. Рабинович в своих рецензиях, посвященных выступлениям Артура Рубинштейна в ССР-ում 1964 թ.-ին, չի դադարել от замечаний такого рода. И… како всякая индивидуальность,— имеющая свои границы. Рубинштейн... не претендует на философскую глубину и трагедийность концепций, на открытие «новых горизонтов» в пијанизме...» (Գ. Երբն); «...отходы от общепринятого... не создал впечатления принципиального разрыва с… традициями. …Սвоеобразие рубинштейновских трактовок призвано не открывать ունկնդիրներին, որոնք չեն բացահայտում աշխարհը, ինչպես նաև բացում է այն, ինչ թույլ է տալիս… բացելով բոլոր նոր և նոր գեղեցկությունները կազանալոսь бы давноведно извести“-ը: Сейчас, по-видимому, наступает переоценка ценностей. 1950–60-ական թվականների ժամանակաշրջանում, ինչպես Վլադիմիր Софроницкий, Мария Юдина, наряду со Артуром Рубинштейном լսում է таких замечательных пианистов трагедийного склада, ինչպես Վլադիմիր Софроницкий, Мария Юдина, в сравный дорочим. Ныне трудно кого-либо удивить совершенством исполнения или качеством записи; и как часто роскошно изданные компакт-диски с прекрасным цифровым звуком не только не оставляют впечатления трагедийности и новизны, но, не трогая ни ум, ни сердце, мгновенно стираются из памяти после прослушивания, тогда как мощное, жизнелюбивое, яркое искусство Артура Рубинштейна — это «праздник, который всегда с тобой».

Իրինա Թեմչենկո

* Все цитаты, приводимые в статье, взяты из аннотаций к альбомам Артура Рубинштейна и из книги, прилагающейся к выпущенному фирмой «BMG» ժողովում սկավառակների վրա գրված պիանիստան.